ПРОРОКИ И ЛЖЕПРОРОКИ

прот. Михаил Ардов
ПРОРОКИ И ЛЖЕПРОРОКИ

&nbs











     А





































































     И



     1901






























     Что
     Не














     Ноябрь
      p;     «Так говорит Господь Саваоф: не слушайте слов пророков, пророчествующих вам: они обманывают вас, рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Господних. Они постоянно говорят пренебрегающим Меня: "Господь сказал: мир будет у вас." И всякому поступающему по упорству своего сердца, говорят: "не придет на вас беда". Ибо кто стоял в совете Господа и видел и слышал слово Его? Кто внимал слову Его и услышал? Вот, идет буря Господня с яростью, буря грозная, и падет на главу нечестивых».

Иеремия, 23, 16-19

I

Первая часть Библии - Ветхий Завет - излагает историю первоначальной Церкви, которую составлял в те отдаленные времена богоизбранный еврейский народ. Священные книги говорят нам о том, что и успехи, и неудачи, постигавшие древний Израиль, были в прямой зависимости от религиозно-нравственного состояния людей. Как только они уклонялись от истинного богопочитания, становились идолопоклонниками, забывали Богом данные заповеди, следовали кары - войны, пленение, голод, болезни... И наоборот, если евреи каялись в отступничестве, вновь обращались к Господу, на них изливались богатые милости - избавление от поработителей, благоденствие. Дабы поддерживать в народе благочестие, предостерегать его и вразумлять, Господь посылал особенных людей - пророков, которые по внушению Святого Духа сообщали единоплеменникам волю Всевышнего, доносили до них Божественные глаголы. Но - увы! - библейская история знает не только пророков истинных, там повествуется и о многочисленных "ложных пророках", которые, несмотря на отступничество и безнравственность, "вопреки Господу" возвещали нечестивым царям и народу якобы грядущие военные успехи, мир, земное преуспеяние. Мы, христиане, сознаем себя Новым Израилем, а потому верим, что все, о чем повествуется в Ветхом Завете, имеет прообразовательное значение для бытия нашей Церкви. Обширная и могучая Россия в свое время составляла значительную часть христианского мира, а с падением Константинополя сделалась единственной страной, где государство поддерживало Православную Церковь, а сам Государь именовался "хранителем веры". Но вот в начале этого века Российскую Империю постигла такая же горькая судьба, как древние царства - Иудейское и Израильское, и, как нам представляется, по той же самой причине - из-за общего отступления от спасительной веры и ужасающего падения нравов. Если взглянуть с этой точки зрения на новейшую историю России, то мы легко обнаружим две категории деятелей: тех, кто предостерегал страну и народ от грядущей национальной и государственной катастрофы, и тех, кто предсказывал "светлое будущее" и мифический "'рай на земле". Увы! - в числе последних мы обнаружим не только нигилистов, революционеров, либералов, но так же тех, кто мнил себя истинными христианами и даже чадами Православной Церкви. Сейчас взоры многих людей обращены в прошлое, там выискиваются причины постигших нас неисчислимых бед и утрат, а потому представляется вполне уместным припомнить, кто именно в свое время выступал как истинный пророк, а кто "говорил вопреки Господу". Тема эта слишком обширна и значительна, а потому я не смею претендовать на полноту охвата. Моя задача много скромнее, я хочу на примере нескольких известных в отечественной истории фигур попытаться развеять иллюзорные представления, которым и сам был отнюдь не чужд во времена моей молодости.

II

Когда я вспоминаю свои юные годы, мысленному взору представляется целый ряд кумиров. Но самым горячим, искренним и долговременным было мое преклонение перед гениальным писателем, одним из умнейших людей России - Ф.М. Достоевским. Мало того, именно любовь к Достоевскому, увлеченность им в большой мере способствовали тому, что я, в конце концов, вошел в ограду Православной Церкви, а потому я и по сей день испытываю к нему теплое чувство. Память моя до сих пор хранит множество фраз, выражений и целых абзацев из Достоевского. Лет тридцать тому назад я всем этим упивался, беспрерывно цитировал, то и дело листал, перечитывал серенькие томы тогдашнего пост-сталинского издания. "Дневник писателя" в том собрании, разумеется, не напечатали, но у меня было два тома старого, марксовского, если не ошибаюсь, издания, и эти книги я открывал гораздо чаще, нежели "Идиота" или "Карамазовых"... Ах, сколько же там ума, доброты, нравственного чувства, а вместе с тем насмешливости, язвительности, издевки... Достоевский, в частности, открыл мне, что "социализм" (коммунизм) - это не только и не столько социальное движение, сколько низменная бездуховная религия, новая Вавилонская башня. Вообразите, каково было в дикие советские годы читать вот такое: «…после целого ряда веков протестов, реформации и проч. явились, наконец, с начала нынешнего столетия, попытки устроиться вне Бога и вне Христа. Не имея инстинкта пчелы или муравья, безошибочно и точно созидающих улей и муравейник, люди захотели создать нечто вроде человеческого безошибочного муравейника. Они отвергли происшедшую от Бога и откровения возвещенную человеку единственную формулу спасения его: "Возлюби ближнего как самого себя" - и заменили ее практическими выводами вроде: «Chaqun pour soi et Dieu pour tous» - или научными аксиомами вроде борьбы за существование". Не имея инстинкта животных, по которому те живут и устраивают жизнь свою безошибочно, люди гордо вознадеялись на науку, забыв, что для такого дела, как создать общество, наука еще все равно что в пеленках. Явились мечтания. Будущая Вавилонская башня стала идеалом и, с другой стороны, страхом всего человечества. Но за мечтателями явились вскоре уже другие учения, простые и понятные всем, вроде: "Ограбить богатых, залить мир кровью, а там как-нибудь само собою все вновь устроится"». /"Дневник", ноябрь 1877 г./ Есть в "Дневнике писателя" и прямые пророчества. Мы, например, еще недавно видели, как симпатичный старый поляк в строгих светлых одеяниях посещал беднейшие страны мира, как он падал ниц и целовал землю, а чтобы взглянуть на него, принять от него благословение, собирались повсюду тысячи и тысячи "униженных и оскорбленных"... Это ли не нагляднейшее воплощение давней мысли Достоевского? "...Социализм есть сила грядущая для всей Западной Европы, и если папство когда-нибудь будет покинуто и отброшено правительствами мира сего, то весьма и весьма может случиться, что оно бросится в объятия социализма и соединится с ним воедино. Папа выйдет ко всем пеш и бос и скажет, что все, чему они учат и чего хотят, давно уже есть в Евангелии, что до сих пор лишь время не наступало им про это узнать, а теперь вот наступило, и что он, папа, отдает им Христа и верит в муравейник". И ведь это когда написано - в 1877 году! За 14 лет до энциклики "Рерум новарум", в которой Лев ХШ впервые заговорил о трудящихся массах и предложил им католические профсоюзы. В 1964 году я принял Святое Крещение и постепенно от романтического православия (тут я пользуюсь терминологией К. Леонтьева, у которого, кстати сказать, был истинно пророческий дар), я двинулся в сторону сурового. И вот тогда-то стали мне открываться некоторые несообразности во взглядах моего любимейшего писателя. (Надобно тут заметить, что критические статьи К.Леонтьева мне были в ту пору неизвестны.) Прежде всего я обратил особенное внимание на всем нам хорошо известный и теперь столь модный афоризм - "красота спасет мир". Странное суждение в устах христианина... У мира, собственно говоря, у падшего человека есть Спаситель - Господь Иисус Христос. А кроме того от этого "спасения мира красотою" за версту несет хилиастической ересью. Бедный Федор Михайлович, что бы он сказал или сделал, кабы мог знать, что под этим популярным ныне лозунгом станут проводить соревнования бесстыдных девок - "конкурсы красоты"... (А проще сказать: срамоты?) Или такая мысль: "Если бы мне доказали, что истина вне Христа, я предпочел бы остаться со Христом, а не с истиной". Сильно сказано. Но ведь любому сознательному христианину совершенно известно, что Господь наш суть воплощенная Истина, Он Сам говорит ученикам на тайной вечери: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 6). А что же такое Христос без истины? Это ни кто иной, как антихрист. Я стал, наконец, задумываться и над "Легендой о великом инквизиторе". Тут мне в голову пришло такое рассуждение: всякое выведение в изящной словесности Иисуса Христа есть явление антихриста. Сам Господь предупредил нас: «Итак, если скажут вам: "вот Он в пустыне" - не выходите; "вот Он в потаенных комнатах" - не верьте. Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого» (Мф. 24, 26-27). Следственно, если скажут вам: «Он снисходит на "стогны жаркие" "южного города"» - не верьте, это - антихрист. Повторю: все это открывалось мне постепенно, по мере возрастания... И вот уже в излюбленном своем "Дневнике писателя" я стал то и дело наталкиваться на мысли странные, спорные и - увы! - на множество вполне не оправдавшихся пророчеств, в особенности касательно судеб Европы, России и народа русского…

III

- Помните ли Вы Власа? - вопрошал Достоевский в 1873 году. - Да помним, помним, - так и хочется откликнуться ему, - помним, Федор Михайлович! И уже не из-за Некрасова помним, а по той причине, что ради этого самого Власа Вы воспели восторженный гимн своему народу. «Современный Влас быстро изменяется. Там внизу у него такое же кипение, как и сверху у нас, начиная с 19 февраля. Богатырь проснулся и расправляет члены; может, захочет кутнуть, махнуть через край. Говорят, уже закутил. Рассказывают и печатают ужасы: пьянство, разбой, пьяные дети, пьяные матери, цинизм, нищета, бесчестность, безбожие. Соображают иные, серьезные, но несколько торопливые люди, и соображают по фактам, что если продолжится такой «кутеж» еще хоть только на десять лет, то и представить нельзя последствий, хотя бы только с экономической точки зрения. Но вспомним «Власа» и успокоимся: в последний момент вся ложь, если только есть ложь, выскочит из сердца народного и станет перед ним с неимоверною силою обличения. Очнется Влас и возьмется за дело Божие. Во всяком случае спасет себя сам, если бы и впрямь дошло до беды. Себя и нас спасет, ибо опять-таки — свет и спасение воссияют снизу (в совершенно, может быть, неожиданном виде для наших либералов, и в этом будет много комического). Есть даже намеки на эту неожиданность, наклевываются и теперь даже факты…» ''Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно так, но Христа он знает и носит его в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего. Повторю: можно очень много знать бессознательно». «…Есть одно магическое словцо, именно: «Оказать доверие». Да, нашему народу можно оказать доверие, ибо он достоин его. Позовите серые зипуны и спросите их самих об их нуждах, о том, чего им надо, и они скажут вам правду, и мы все, в первый раз, может быть, услышим настоящую правду. И не нужно никаких великих подъемов и сборов; народ можно спросить по местам, по уездам, по хижинам. Ибо народ наш, и по местам сидя, скажет точь-в-точь всё то же, что сказал бы и весь вкупе, ибо он един. И разъединенный един и сообща един, ибо дух его един. Каждая местность только лишь свою местную особенность прибавила бы, но в целом, в общем, всё бы вышло согласно и едино. Надо только соблюсти, чтобы высказался пока именно только мужик, один только заправский мужик. Правда, с мужиком проскочит кулак и мироед, но ведь и тот мужик, и в таком великом деле даже кулак и мироед земле не изменят и правдивое слово скажут, — такова уж наша народная особенность. Как же это сделать? О, люди, власть имеющие, это могут лучше решить, чем я, — я же только верю в одно, что формул особенных совсем не потребуется. Народ наш за формами не погонится, особенно за готовыми, чужеземными, которых ему вовсе не надо, ибо вовсе не то у него на уме, и не только никогда не бывало, но никогда и не будет, потому что у него другой взгляд на это дело, особливый, совсем его собственный. Да, в сем случае, народ наш, — такой народ, как наш, — может быть вполне удостоен доверия. Ибо кто же его не видал около царя, близ царя, у царя? Это дети царевы, дети заправские, настоящие, родные, а царь их отец. Разве это у нас только слово, только звук, только наименование, что «царь им отец»? Кто думает так, тот ничего не понимает в России! Нет, тут идея, глубокая и оригинальнейшая, тут организм, живой и могучий, организм народа, слиянного с своим царем воедино. Идея же эта есть сила. Создалась эта сила веками, особенно последними, страшными для народа двумя веками, которые мы столь восхваляем за европейское просвещение наше, забыв, что это просвещение обеспечено было нам еще два века назад крепостной кабалой и крестным страданием народа русского, нам служившего. Вот и ждал народ освободителя своего и дождался, — ну так как же они не настоящие, не заправские дети его? Царь для народа не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя (как было, например, с династиями прежних королей во Франции), а всенародная, всеединящая сила, которую сам народ восхотел, которую вырастил в сердцах своих, которую возлюбил, за которую претерпел, потому что от нее только одной ждал исхода своего из Египта. Для народа царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его. Надежды эти еще недавно столь колоссально осуществились, — так как же народу отречься от дальнейших надежд? Как же, напротив, не усилиться им, не утвердиться, ибо царь после крестьянской реформы не в идее только, не в надежде лишь, а на деле ему стал отцом. Да ведь это отношение народа к царю, как к отцу, и есть у нас то настоящее, адамантовое основание, на котором всякая реформа у нас может зиждиться и созиждется. Если хотите, у нас в России и нет никакой другой силы, зиждущей, сохраняющей и ведущей нас, как эта органическая, живая связь народа с царем своим, и из нее у нас всё и исходит. Кто же бы и помыслить мог, например, хотя бы о той же крестьянской реформе, если б заранее не знал и не верил, что царь народу отец и что именно вера народа в царя, как в отца своего, всё спасет, всё убережет, удалит беду? Увы, плох тот экономист-реформатор, который обходит настоящие и действительно живые силы народные из какого-нибудь предубеждения и чуждого верования. Да: мы уже по тому одному не с народом и не можем понять его, что хоть и знаем и понимаем его отношения к царю, но вместить не можем в себя во всей полноте самого главного и необходимого пункта в судьбах наших: что отношение это русского народа к царю своему есть самый особливый пункт, отличающий народ наш от всех других народов Европы и всего мира; что это не временное только дело у нас, не переходящее, не признак лишь детства народного, например, его роста и проч., как заключил бы иной умник, но вековое, всегдашнее и никогда, по крайней мере еще долго, очень долго оно не изменится». /"Дневник", 1881, январь/ «О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону! Знаю, слишком знаю, что слова мои могут показаться восторженными, преувеличенными и фантастическими». /"Пушкин. Очерк."/ Ах, как же горько, как же горестно все это читать, пребывая на пепелище, на развалинах, на жалких остатках великой Империи, взирать на самодовольную, сытую Европу, где навевая отвращение и страх, пытаются прижиться, хоть как-то пристроиться тысячи и тысячи наших несчастных, бесприютных и на все готовых соотечественников!.. Вот тебе и "исход европейской тоске в русской душе"…

IV

Один из самых известных духовных писателей России, Святитель Феофан, Затворник Вышенский, был всего на шесть лет старше Ф.М. Достоевского. Воспитанник Киевской Духовной Академии, а затем ректор Санкт-Петербургской, он был виднейшим представителем строгого православия. В бытность свою епископом Владимирским, в далеком 1863-м, за три года до подлого каракозовского выстрела Преосвященный Феофан говорил своей пастве: «…братие, участь царственных лиц не такова, как участь лиц частных, и устроение жизни их не то же, что устроение жизни каждого из нас. Частные лица суть сами одни виновники своей участи. Участь царственных лиц и престолов — не от них одних, а вместе от духа, правил и стремлений самого народа. Как часто Богоизбранного и Боголюбезного царя отъемлет Господь вместе с престолом и царством у народа, который сам себя сделал того недостойным! В сей мысли обращаясь в будущее и молитвенно желая непрерывного ряда престолонаследий в отечестве нашем, нельзя вместе с сим желанием не взять на себя и неотменных обязательств пред лицом всеправящего Промысла, исполнением которых определяется наше достоинство на милости Божии и условливается прочность престолов. Вот мы часто хвалим себя: святая Русь, православная Русь. О, когда бы навсегда остаться нам святыми и православными, — по крайней мере любящими святость и православие! Какой верный залог несокрушимости имели бы мы в титулах сих! Но осмотритесь кругом! Скорбно не одно развращение нравов, но и отступничество от образа исповедания, предписываемого Православием. Слышана ли была когда — на русском языке — хула на Бога и Христа Его?! А ныне не думают только, но и говорят, и пишут, и печатают много богоборного. Думаете, что это останется даром? Нет. Живый на небесах ответит нам гневом своим, и яростью своею смятет нас. Запад увлекает нас. На западе заходит уже солнце правды. Мы же восточные должны пребыть в свете, и не только освещаться, но и светить всем. Вот была недавно политическая коалиция против нас. Слились мы все в одно желание и пресекли самое покушение нападений на нас. Сделаем то же и в деле веры. Там, на западе, есть другая коалиция, направленная против света веры нашей. Восстают одни за другими злые учителя. Тучи злых помышлений воздвигают, чтоб омрачить солнце, освещающее нас. Дал бы Бог, чтоб и в отражении сих врагов слились мы все в живое единомыслие Православия и совокупными усилиями свели с земли нашей навеваемый оттуда тлетворный прах».

V

Основатель и редактор журнала "Душеполезное чтение", впоследствии Архиепископ Харьковский Амвросий /Ключарев/ был сверстником Ф.М. Достоевского и слыл одним из лучших проповедников своего времени. Вот некоторые его мысли касательно грядущих судеб России и ее народа. «Всемъ известно, какое значение в жизни народов имеют так называемые народные обычаи. В них воплощаются и, так сказать, отвердевают и становятся живучими народные воззрения, верования, племенные свойства, указания народной мудрости и т.п. Если для частного человека навык к известного рода добрым делам составляет основание и обеспечение его добродетелей, то в жизни целых народов благие обычаи составляют олицетворенные правила народной нравственности и практические упражнения в добродетели. Народ растет, когда его обычаями охраняется вера, честность, целомудрие, человеколюбие, гостеприимство, покорность властям и пр.; народ обречен на исчезновение с лица земли, если в его обычаи вторглись безвериe, разврат, своекорыстие, хищничество, грабежи, разбои и т.п. Самую ясную картину изменения во благо жизни человечества силою обычаев представляет нам замена нравов языческих нравами христианскими: там, где последние водворились, исчезли унизительные языческие религиозные обряды, жертвоприношения людей, тиранство властителей, рабство, кровомщения, гладиаторские бои, публичный разврат и проч. Отрадно видеть в истории это обновление нравственного мира христианством с победою его над язычеством. Но не трудно себе представить, какие ужасные последствия для того же миpa будут от возвращения жизни христианских народов снова к обычаям язычников. Но именно это великое бедствие и угрожает тем христианским народам, где никем не сдерживаемое ложное образование вторгается в их жизнь и разрушает благие, веками утвержденные обычаи и отеческие предания. Этого зла мы видим у себя уже достаточно, остается ожидать большего его развития и соответствующих этому последствий. Наши народные добрые обычаи все сложились под влиянием и руководством православной Церкви, так что мы могли с утешением думать, что нам, по слову Спасителя, вверено было царствие Божие, как народу творящему плоды его (Матф. 21, 43). Но надобно не иметь зрения, чтобы не видеть, что современное направление нашего образования, с ожесточением, свойственным самому злому духу времени, „действующему, по слову Апостола, в сынах противления" (Еф. 2, 2), — восстает именно против этих обычаев и восстановляет языческие. Кто чуждается исполнения священнейших заповедей Церкви о говении и причащении? Кто восстает против чиноположения наших богослужений? Кто издевается над учением Церкви о постах и праздниках? Кто церковные праздники старается обратить в рабочие дни? Кто накануне великих дней вместо вечернего богослужения отправляется на зрелища? Кто говорит, что пора жертвовать на народные театры, а не на построение храмов? Кто без увеселения ничего не даст на дела благотворения? Кто покровительствует этим целонощным собраниям молодых людей обоего пола, где, как и во времена языческие, с ожесточением попираются все законы целомудрия и нравственного приличия? Конечно, не простые русские люди позволяют себе все это, а имеющие притязание на образованность. Нам, служителям Церкви, говорят: „ваше дело охранять общественную нравственность, учите народ!" Но при этом забывают, что как частные люди, так и народы, погружающиеся в чувственность и пороки, теряют способность слушать учение Христово, почему и Сам Господь, в заключении бесед Своих, нередко возглашал: имеяй уши слышати да слышит (Матф. 11, 15)». «Подводя под один общий взгляд течение современной жизни, нуждающееся в направлении верховной власти, мы видим, что ложные учения объявляют притязания на преобразования человеческой жизни по новым системам вопреки вере и учению Христову, что ниспровержение начал христианской нравственности, с извращением настоящего значения преступлений, есть уничтожение спасительных, Богом поставленных преград вторжению зла в жизнь человеческую, а введение безнравственных обычаев есть уже сама жизнь, извращенная и движущаяся по ложным путям. Если, повторим сказанное прежде, в древних христианских обычаях нашего народа были воплощаемы вера, благочестие, духовный подвиг, воздержание, целомудрие, честность, послушание властям, то в обычаях новых, вводимых так называемыми просвещенными людьми, очевидно, воплощаются безверие, чувственность, бесстрашие по отношению к закону нравственному и совести и ничем не удерживаемое своеволие, соединяемое с порицанием и отрицанием властей. Можно не только уследить, но и определить, когда наступит час решительного нравственного разложения, а затем и падения нашего великого народа. Это будет, когда в народе число людей, отвлеченных ложным просвещением от христианских обычаев к новым языческим, перевесит и задавит число добрых христиан, остающихся им верными. Тогда, по слову Спасителя, отымется от нас царство Божие и дастся народу, творящему плоды его (Матф. 21, 43)». /"Слово в день восшествия на престол Благочестивейшего Государя Императора Александра Александровича, 1885 года"/ , Мы знаем из Евангелия, что Иисус Христос никого не обличал с такою силою, как вождей народа, книжников и фарисеев, и им преимущественно угрожал гневом Божиим. Почему? Потому что искажением смысла пророчеств и заповедей закона они совратили народ с прямого пути, так что он не узнал своего Мессию и погиб в своем неверии: на Моисееве седалищи, говорил Господь, седоша книжницы и фарисее (Мф. 23, 2). Что мы хотим этим сказать? – Не уклоняемся ли мы, служители Церкви, от обвинения в несоответствии нашему призванию и долгу относительно духовного просвещения и руководительства народа? Но не будет не верно, если мы скажем, что ныне на седалище Христово стремится воссесть наука, а пастырей Церкви отодвигают в сторону так называемые передовые люди, или целое многолюдное сословие светских людей, с правом и без права присвояющих себе имя образованных в смысле руководителей народа. Чем они отличаются по отношению к Церкви Христовой? За исключением немногих избранных, умевших соединить высокое образование с искренним благочестием, многие относятся к Церкви с равнодушием, а еще большая часть с совершенным к ней пренебрежением. Для последних церковные уставы, правила христианской жизни, праздники, посты, часы богослужения – все это не обязательно; это все, по их мнению, для простого народа. Но кто этот простой народ? – Это и есть многомиллионное большинство членов Церкви, пребывающих в ее лоне, и хотя еще остающихся без научного познания учения веры, но путем практическим преуспевающих в духе и силе веры и в плодоношении добрых дел. И вот из массы этого христианского народа ежегодно мы разными способами переманиваем многие тысячи в число людей образованных. К чему же это ведет? К тому, что если мы не изменим направления в нашем образовании, - с каждым годом будет прибывать у нас количество людей без веры, чуждых Церкви, с эллинскою ученостию и языческим образом жизни. Что будет с нашим народом и отечественною Церковию, когда из этих людей составится решительное большинство?.. Тогда, по слову Спасителя, отымется от нас царствие Божие и дастся народу творящему плоды его (Мф. 21, 43). Это злокачественное знамение нашего времени. Но еще более страшное знамение нашего времени составляет у нас умножение всякого рода убийств и самоубийств: убивают воры и грабители, убивают люди, пьющие до безумия, убивают люди раздраженные, одержимые крайним самолюбием и гордостию, убивают, наконец, дети; убивают чужих, родных, родителей, жен, мужей и младенцев. Самоубийством кончают свою жизнь все от великого до малого, кто испортил свою жизнь или не приучился нести труд жизни. Но замечательнее всего то, что мы привыкли не считать этого явлением чрезвычайным и опасным; мы говорим: всегда это было, только не было газет и мы всего этого не знали. Вот как можно в виду великой опасности обманывать и успокаивать себя! Нет; были и грабежи, и разбои в земле нашей во время ее политического неустройства, были и единоличные преступления, но такого количества убийств, почти ежедневных, никогда не было, и, главное, не было привычки считать их обыденным явлением. Чем все это объясняется? Тем, что дух противления (Ефес. 2, 2) прошел по земле нашей, тем, что не стало страха Божия пред очами нашими (Рим. 1, 18). Ни власть родительская, ни власть правительственная, ни страх правосудия, ни кара закона, ни опасность вечной погибели – ничто не сохранило над нами прежней обязательной силы и значения. И нет у нас заботы о том, чтобы громом и молниею власти образумить и заставить очувствоваться и перекреститься развращающийся народ. А кровь убиенных вопиет на небо; а смрад язычества, исходящий из самоубийств, делает нашу страну омерзительною в очах Божиих. («Слово на новый 1886 год».)

VI

Приятель и горячий поклонник Достоевского - Владимир Соловьев был личностью необычайно одаренной и весьма разносторонней. Он был не только стихотворцем, но и по натуре своей поэтом, а потому искать в его сочинениях какого бы то ни было единства или хотя бы последовательности - занятие неблагодарное. Он постоянно был одержим идеями космическими - будь то "свободная теософия", будь то "вселенская церковь", а то и вовсе фантастическое "Общее дело" Н.Федорова... Немудрено, что почти во всех писаниях Соловьева там и сям встречаются пророчества и предсказания, часто, впрочем, противоречащие друг другу... Чего стоит, например, такое романтическое суждение, высказанное нашим философом в первой из его "Трех речей в память Достоевского": «Искусство, обособившееся, отделившееся от религии, должно вступить с нею в новую свободную связь. Художники и поэты опять должны стать жрецами и пророками, но уже в другом, еще более важном и возвышенном смысле: не только религиозная идея будет владеть ими, но и они сами будут владеть ею и сознательно управлять ее земными воплощениями. Искусство будущего, которое само после долгих испытаний вернется к религии, будет совсем не то первобытное искусство, которое еще не выделилось из религии». Однако же, вернемся к нашей теме - судьбе России и народа русского. Мне представляется вполне достаточным привести здесь два мнения В.С. Соловьева. Первое из них вполне сродни Достоевскому и содержится в ранней работе "Три силы" /1877 г./. «Внешний образ раба, в котором находится наш народ, жалкое положение России в экономическом и других отношениях не только не может служить возражением против ее призвания, но скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богатство и порядок относительно ее не имеют никакого значения. Великое историческое призвание России, от которого только получают значение и ее ближайшие задачи, есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова. Когда воля и ум людей вступят в действительное общение с вечно и истинно существующим, тогда только получат свое положительное знание и цену все частные формы и элементы жизни и знания - все они будут необходимыми органами или посредствами одного живого целого. Их противоречие и вражда, основанная на исключительном самоутверждении каждого, необходимо исчезнет, как только все вместе свободно подчинятся одному общему началу и средоточию». За сим я хочу обратиться к такому произведению В.Соловьева, которое могло бы вызвать у Достоевского самый бурный протест. Это - скандально известный доклад «Об упадке средневекового миросозерцания», читанный 19 октября 1891 года при довольно большом стечении публики на заседании Московского Психологического общества. Обвинив Церковь и христиан в "догматизме", "индивидуализме", "ложном спиритизме" и "отречении от Духа Христова", докладчик предлагал такой вывод: "Неужели человечество в целом и его история покинуты Духом Христовым? Откуда же тогда весь социально-нравственный и умственный прогресс последних веков? Большинство людей, производящих и производивших этот прогресс, не признают себя христианами. Но если христиане по имени изменяли делу Христову и чуть не погубили его, если бы только оно могло погибнуть, то отчего же не христиане по имени, словам отрекающиеся от Христа, не могут послужить делу Христову? В Евангелии мы читаем о двух сынах: один сказал: пойду - и не пошел, другой сказал: не пойду - и пошел. Который из двух, спрашивает Христос, сотворил волю Отца? Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, то есть в Духе Христовом. Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере, на Западе всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства - если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих". Тут я принужден сделать существенное замечание. При толковании приводимых в Евангелии слов Спасителя следует прежде всего смотреть на то, к кому именно и при каких обстоятельствах обращается Богочеловек. Притча о двух сынах (Матфей 21, 28-31) непосредственно адресована первосвященникам и старейшинам иудейского народа и произносится в Иерусалимском храме. Следственно, те, кому это говорится, и все слышащие слова Христа - суть члены тогдашней Церкви, т.е. люди, сознающие себя детьми Божиими. К притче прибавлено еще несколько слов, дабы не возникло сомнений, кого Спаситель именует первым сыном: "истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царствие Божие". Вспомним, даже самый дурной - блудный сын из Евангелия от Луки (15, 11-32) в глубине греховного падения не теряет сознания своего сыновства и помнит о Благом Отце. Чрезвычайно существенно в притче и то, что первый сын пошел работать в отчий виноградник - "раскаявшись". А вот этого качества - покаяния ни на грош не было и нет у прославляемых Соловьевым "неверующих прогрессистов". Они-то совершенно убеждены в правоте и непогрешимости. Безусловно, есть основания трактовать притчу о двух сынах расширительно, распространяя ее даже на древних язычников, чье богопознание было страшно искажено, и все же наличествовало, но подставлять сюда сознательных и злостных богоотступников и богохульников - недопустимая натяжка. Я не могу отказать себе в мрачном удовольствии сделать еще одну пространную выписку. На этот раз из речи видного сотрудника ВЧК-ОГПУ, "митрополита", "первоиерарха живой церкви" А.И. Введенского. В апреле 1923 года на обновленческом соборе в Москве он творчески развил либеральный лепет Соловьева и довел его до вполне логичного конца. "... Марксисты, коммунисты, Советская власть не идут за Христом. Марксисты, коммунисты, Советская власть работают для исполнения заветов Христа - скажете ли вы: они антихристы? Не вспомните ли вы, что вера одна, сама по себе – ничто. Или вы забыли, как великий Апостол говорит, что и бесы веруют и трепещут. Они, которые одни во всем мире, полагаясь только на свои силы, пошли и крикнули: "Довольно этой неправды - я не назову их антихристами, а тем сыном, который пошел и исполнил то, что сказал Христос. Те страдания, та кровь, те тюрьмы, то гонение, которое великая коммунистическая идея испытывала десятилетия, осветили ее и в нравственном отношении. Маркс ни слова не говорит о нравственности, но является бессмертным гигантом нравственности, и гигантом, перед которым многие - жалкие болтуны нравственности. А между тем Церковь до сих пор не выявила своего отношения к этому строительству. Церковь не сказала своего слова правды… …Мы переживаем сейчас минуты исключительной исторической важности, когда мир может услыхать от Церкви, что капитализм – грех… …Мир должен услышать от Церкви, что те, которые пошли бороться с этим злом, они не прокляты, а благословенны, и мы их, не знающих имени Христа, должны благословить именем Христа. Мир должен принять через авторитет Церкви правду коммунистической революции. Это честь, это святыня, это конечная вершина, на которую может взойти русская Церковь. Недаром вещал Достоевский - с Востока, из России мир услышит новое слово. Раскаты Октября потрясли вселенную. Пусть Церковь тихостью Святого Духа благословит эти громы, которые для того прогремели, чтобы на земле была Рождественская тишина, благоволение человеков и мир, чтобы пели архистратиги, когда пришел на землю Отец и Учитель". (Цитируем по - Л.Регельсон, Трагедия Русской Церкви./

VII

Вернемся, однако же, в век XIX и обратимся к мнению того, кого Церковь именует "учителем изрядным" и "цевницею духовною", к Святителю Игнатию /Брянчанинову/. Еще в середине прошлого столетия, касаясь в одном из своих писем европейских событий 1848 года, он вполне выразил православный взгляд и на самый "прогресс", и на его "неверующих двигателей". "Рационализм с своими постановлениями не может остановиться в движении своем, как имеющий основанием непрестанно изменяющийся разум человеческий». Надо ожидать большего и большего развития болезни. Она начала потрясать спокойствие народов с конца прошлого столетия; чем далее, тем действие ее обширнее, разрушительнее. Из окончательного всемирного действия этой болезни должен возникнуть "беззаконник", гений из гениев, как из французской революции родился его предъизображение - колоссальный гений Наполеон. - Что меня поражало больше, нежели нынешние обстоятельства? Меня поражали причины этих обстоятельств: общее стремление всех к одному вещественному, будто бы оно вечно, - забвение вечного, как бы несуществующего, - насмешки и ругательства над христианством, - утонченное и лютое гонение на Церковь, гонение на жизнь ее, на Святого Духа - заменение Духа и Его уставов лжеименным разумом и уставами, исходящими от миродержца - общая, всесветная молва, как бы при столпотворении, - повсеместное устройство железных дорог - работа, подобная столпотворению. Надо заметить, что Бог, как говорит Писание, с тою целию смесил языки и разделил народ на народы, чтоб лишить людей возможности все греховные предприятия приводить в исполнение общими силами всего соединенного человечества: паровозы возвращают людям эту возможность. Тогда, при столпотворении, низшел Бог, говорит Писание, взглянуть на дела человеческие, и остановил безумное начинание смешением языков; теперь близок час, в который снова сойдет Бог воззреть на дела человеческие и положить им конец уже не смешением языков, а заменением мира, созревшего и обветшавшего в беззакониях, миром новым и непорочным". (Цит. по сб. писем Святителя, сост. игумен Марк /Лозинский/ № 180.) 6 мая 1859 года Преосвященный Игнатий, епископ Кавказский и Черноморский, обратился к духовенству своей епархии с воззванием касательно освобождения крестьян от крепостной зависимости. В частности, там говорится: "Рационалисты чужды нищеты духа. Они рассуждают и умозаключают о естестве человеческом, отвергая или упуская понятие о его падении, они видят в этом естестве все возможные достоинства, никак не примечая, что в нем добро перемешано со злом, и потому самое его добро сделалось злом, как делается ядом прекрасная пища, перемешанная с ядом. По этой причине христианство ими унижено и искажено. Слово Крестное ими отвергнуто; они ищут и требуют для падшего естества таких преимуществ, которые тогда только могли бы быть представлены естеству, когда б оно не подвергалось падению. Из ложных идей вышли самые чудовищные действия и последствия. /.../ Рационалисты произвели ужаснейшие беспорядки везде, где их учение было принято, и, чтоб возвратиться к порядку, возвышенное существо - падший человек - ощутил неизбежную нужду и в тюрьме, и в цепях, и в плахе, и в виселице".

VIII

Писатель необычайной одаренности, неподражаемый Василий Васильевич Розанов был одним из самых неистовых поклонников Достоевского. /Достаточно тут припомнить самый факт его женитьбы на А.Сусловой!/ Однако же в отличие от своего кумира Розанов был практически лишен определенных убеждений, у него были лишь склонности, симпатии, антипатии, настроения... Кого и чего только не восславлял и вместе с тем не проклинал этот человек за свою продолжительную литературную жизнь - Христа и христианство, Россию и русский народ, Иудаизм и евреев, монархию и революцию… все же, вполне сообразуясь с "духом века сего", Розанов не мог не отдать дань общему для его круга людей лжепророческому служению, т.е. наивному историческому оптимизму. Здесь я упомяну лишь незначительный эпизод в биографии Розанова, его краткую рецензию на пятое издание книги К.П. Победоносцева "Московский сборник". Вот несколько характерных пассажей оттуда. «Неужели, обратимся мы к автору, люди так глупы и непоправимо глупы, что могут только сломать шею, идя вперед? Неужели люди так дурны в обыкновенном и пошлом смысле, что если они хотят идти вперед, то делают это как злые и испорченные мальчишки, только с намерениями дебоша, а не чего-нибудь прекрасного? Как можно не верить в человека? И особенно не верить в него, озирая столь сложный узор времен и событий, какой пронесся перед автором? И можем ли мы думать, что он в длинной чреде лет не встречал людей высокого сердца, большой чистосердечности, обширного ума? Его небольшая книжка «Вечная память» опровергает такое предположение. А между тем «Московский сборник» весь дышит недоверием к людям, и как к толпе и индивидуально. Он не был бы написан или имел бы совершенно другой колорит, если бы автор не изверился в величайшем сокровище мира, в человеческой душе! Горько это. Страшно. А главное — ошибочно. Автор как бы рассматривает все худое в увеличительное стекло, а все доброе в отражении вогнутого уменьшающего зеркала. Он не имеет объективно спокойной картины перед собою и заразился скептицизмом относительно того, о чем невозможно и, наконец, грешно, порочно сомнение. «Московский сборник» — грешная книга, вот наше resume. Она полна скептицизма и проистекающей из него печали. «Дух же уныния, любоначалия и празднословия отжени от меня», — молится церковь. Без психологического момента веры, без способности уповать, надеяться, без некоторой святой наивности невозможна вообще религия; зато в ком эта вера утвердится, то она вырастет, как зерно горчишное, в целый лес доверчивых и любящих отношения к людям, к государству, к природе, к событиям! «Ангел Иеговы», приведу библейское выражение, ведет народы к битвам, к миру, к открытиям, успехам и запрещает им остановиться. Где же и быть Богу, где же Ему и сказаться, как не в истории? Ведь есть же Провиденциальность? А это другое имя Бога, и только грешный отвергнет в истории Промысл. Поэтому историческое уныние, политическое уныние есть грех. Между тем таким-то унынием и полна изящная и малодушная книга, которую мы рассматриваем». «Книга эта — привлекательный собеседник для человека, но не теплый друг человека. Навеваемое уныние парализует человека, отнимает силы у читателя, у возможного деятеля. Вздохи автора отдаются резонансом и в груди этого читателя, родят в ней свои, другие вздохи. Он вырастает в собственных глазах, приобщившись всей этой умственной роскоши, умственного изящества. Но эти приобретения читателя никогда не будут приобретениями общества. В читателе, и особенно в почитателе названной книги, общество, скорее, потеряет здорового, нужного, бодрого труженика, обогатившись одним лишним меланхоликом. И счастлив тот осмотрительный читатель, который, ухватясь за здравый смысл и веру в Бога, «провздыхав» все 365 страниц, на последней, 366-й, скажет: «Э, ну их, эти страхи! Бояться волка — в лес не ходить! Бог не выдаст — свинья не съест». г. Увы! - как мы теперь знаем, и Бог выдал, и свинья съела... Несколько отвлекаясь от нашей темы, хочу заметить, что в этой рецензии подкупает почтительное отношение Розанова к Победоносцеву. В "Уединенном" есть заметка, которая выдает даже некоторое чувство зависти, владевшее писателем по отношению к обер-прокурору Синода. «Как мне нравится Победоносцев, который на слова: "Это - вызовет дурные толки в обществе" - остановился и - не плюнул, а как-то выпустил слюну на пол, растер и, ничего не сказав, пошел дальше» /Рассказ, негодующий, - о нем свящ. Петрова/.»

IX

Когда я вспоминаю о Константине Петровиче Победоносцеве, одном из умнейших и проницательнейших людей своего времени, о замечательном писателе и православном богослове, оболганном и освистанном всеми поколениями российских либералов вплоть до новейших, на ум приходят слова Господа Иисуса Христа: "Блажени будете, егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы, и поносят, и пронесут имя ваше яко зло, Сына Человеческого ради. Возрадуйтеся в той день и взыграйте: се бо мзда ваша многа на небеси" /Лк. 6, 22-23/. Ну, а теперь всего три выписки из "Московского сборника", этого вполне достаточно, чтобы рассудить, чьи предположения были более здравыми, кто был ближе к истине - оптимист Розанов или пессимист Победоносцев. «Нетерпимость к чужой вере и к чужому мнению никогда еще не выражалась так решительно, как выражается в наше время, у проповедников радикальных и отрицательных учений: у них она неумолимая, жестокая, едкая, соединенная с ненавистью и презрением. Если вдуматься в отношение этих новых учителей к не признаваемой ими вере, — оно окажется, может быть, еще ужаснее старинной религиозной нетерпимости, вызывавшей кровавые преследования за веру. В последнем случае преследование основывалось на безусловной же вере в истину безусловно существующую. Когда человек верует в данное положение, что оно должно быть истиной для всех, что на нем зиждется безусловное начало жизни и благо для всех и каждого, как магометанин верует в Коран, понятно, что такой человек считает своим долгом не только исповедовать открыто свое учение, но, в случае нужды, и насильно навязывать его другим. Но когда дело идет, все-таки, не более как о мнении, о предположении, хотя бы и наиболее вероятном для того, кто его вывел, — как понять фанатизм такого мнения, как понять, что проповедник его не признает и не допускает ни для себя, ни для других не только противоположного мнения, но даже сделки, хотя бы условной и временной, с противоположным мнением? Между тем, такое страстное отношение к своему мнению или к мнению своей школы составляет принадлежность всех отрицательных учений. Отвергая, как будто не бывшее и не сущее, всю предшествующую историю духовного развития в человечестве, не признавая ни за каким существующим издревле верованием и духовным состоянием — права на самостоятельное существование, не останавливаясь ни перед одной святыней личного верования, заключенного в душе человеческой, — они требуют для себя свободного входа во всякую душу и повсюду хотят водворить свою так называемую истину. Это называется у них верностью своим убеждениям. Один из представителей учения Конта и позитивистов (John Morley. On Compromise) говорит, напр., в своей книге, что первый долг всякого человека в отношении к себе самому и к человечеству — разрешать в душе своей вопрос: верует он или не верует в бытие Божие? Затем, если положим, он пришел к убеждению, что вера в Бога есть не что иное, как слепое и безумное суеверие, — долг его, самый священный, вторгаться с этим убеждением во всякую душу, пользоваться всяким случаем и поводом, чтобы передавать это убеждение — прежде всего родным и близким, а потом, если можно провесть его в массу, — всюду выказывать его, и отвергать безусловно всякие явления и формы частного и общественного быта, в которых прямо или косвенно выражается вера, противоположная этому убеждению... Такой образ действия — что же иное, как не страшное насилие над чужой совестью, и во имя чего? Во имя только своего личного мнения!» («Идеалы неверия») «Из-за свободы ведется вековая брань в мире человеческих учреждений и отношений, но где она, эта свобода — если нет ее в душе человеческой? Отовсюду разум ополчается на старые авторитеты и стремится разрушить их, по-видимому, для свободы, но на самом деле для того, чтобы поставить на место их авторитеты настоящей минуты, вновь изобретенные сегодня, может быть, для того только, чтобы завтра на смену им явились еще новые. Современный проповедник разума и свободы смотрит презрительно на православно-верующих, за то что они держатся веры, которую приняли в Церкви от отцов и дедов, и остаются верны преданию; но и он разве сам из себя выработал то, что считает основными мнениями своими о церкви и о главных предметах жизни духовной? Он осмеивает благоговейное чувство церковного человека и называет его суеверием. А у него самого за плечами стоит так называемое общественное мнение и связывает его благоговейным страхом: разве это не величайшее из суеверий? — Нам дорого наше прошедшее, и мы относимся с уважением к истории. Он смеется, он презирает прошедшее и верует в настоящее; но это поклонение настоящему чем лучше нашего, осмеянного им чувства? Нам говорят: сбросьте с себя ярмо закона, разорвите вековые цепи предания, и будете свободны... Но какая же то свобода, когда вместе с тем настоящее status quo возводится нам в закон и ложится на нас ярмом еще тяжелее прежнего, когда вместо непогрешимого и вдохновенного Писания, которое отнимают у нас, велят нам верить в непогрешимость мнения толпы народной и хотят, чтобы в большинстве голосов слышали мы непререкаемый и непогрешимый голос истины!» /"Духовная жизнь"/ «Печальное будет время, — если наступит оно когда-нибудь, — когда водворится проповедуемый ныне новый культ человечества. Личность человеческая немного будет в нем значить; снимутся и те, какие существуют теперь, нравственные преграды насилию и самовластию. Во имя доктрины, для достижения воображаемых целей к усовершенствованию породы, будут приноситься в жертву самые священные интересы личной свободы, без всякого зазрения совести; о совести, впрочем, и помина не будет при воззрении, отрицающем самою идею совести. Наши реформаторы, воспитавшись сами в кругу тех представлений, понятий и ощущений, которые отрицают, не в состоянии представить себе ту страшную пустоту, которую окажет нравственный мир, когда эти понятия будут из него изгнаны. Каковы бы ни были увлечения нынешнего законодателя, правителя, нынешней власти всякого рода, — над нею все-таки носится безотлучно, хотя и не всегда сознательно, представление о личности человеческой, о такой личности, которую нельзя раздавить так, как давят насекомое. Это представление имеет корень в вековечном понятии о том, что у каждого человека есть живая душа, единая и бессмертная, следовательно, имеющая безусловное бытие, которое не может истребить никакая человеческая сила. Оттого между нами нет такого злодея и насильника, который, посреди всех своих насилий, не озирался бы на попираемую им живую душу с некоторым страхом и почтением. Отнимите это сознание: — во что превратится законодательство наше, правительство наше и наша общественная жизнь? Поборники личной свободы человека странно обольщают себя, когда во имя этой свободы присоединяются к возникающему культу человечества». /"Новая вера и новые браки"/

X

В 1906 году со дня смерти Достоевского исполнилось четверть века, и по сему случаю вдова писателя предприняла юбилейное издание его сочинений. Первый том этого собрания открывает "Биографический очерк о Ф.М. Достоевском, составленный профессором С.Н. Булгаковым". С избранной нами точки зрения особенного внимания в этой статье заслуживают два абзаца, каковые я здесь и приведу. "... Отрицая нигилизм революции, Достоевский отрицал или, вернее, не знал и не предвидел ее политической исторической правды, поэтому он имел для нее только темные краски. Теперь он убедился бы, что действительное расположение света и теней совсем иное и что там, где он видел сплошную тьму, она пронизывается светом, но именно на противоположной стороне сгустилась непроглядная и беспросветная тьма, это именно на той стороне, где царствует бюрократия под предлогом и под псевдонимом самодержавия. Он увидел бы, что там раскрылись врата ада, из пасти которого в Россию вселяются полчища демонов и несут России ужасы междоусобной войны, всеобщего озверения и взаимного самоистребления. Он узнал бы, что это уже настоящая область господства сатаны, отца лжи и вражды, сеющего свои семена, что там нет никакой правды, а одна чернота, ложь и себялюбие, и что с их дьявольским нигилизмом не может сравниться никакой революционный, часто детский и простодушный нигилизм, плод молодости и временного недоразумения /ибо в рядах революции Верховенский идет об руку с Колей Красоткиным и его мальчиками/. Бюрократический нигилизм не знает никаких ценностей, никаких святынь, даже никаких идолов…» Презабавно это читать нам, кто еще не забыл кровожадную сталинскую бюрократию, жил при коррумпированной брежневской, а теперь познакомился с ельцинской и путинской - откровенно мафиозной… Но в одном пункте наивность будущего главного "софиолога" достигает степеней превосходных. Я имею в виду его мысль о том, что Достоевский с течением времени мог бы из монархиста переделаться в нигилиста. Это фантастическое предположение прямо отсылает нас к известному месту из "Дневника писателя" /1873/. Там Федор Михайлович вспоминает свой разговор с Белинским. "... Да поверьте же, наивный вы человек, - набросился он опять на меня, - поверьте же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком; так и стушевался бы при нынешней науке и при нынешних двигателях человечества. - Ну, не-е-т! - подхватил друг Белинского. /Я помню, мы сидели, а он расхаживал взад и вперед по комнате./ - Ну, нет; если бы теперь появился Христос, он бы примкнул к движению и стал во главе его... - Ну да, ну да, - вдруг с удивительной поспешностью согласился Белинский, - Он бы именно примкнул к социалистам и пошел за ними". Ну, а самый последний абзац из очерка С.Булгакова о Достоевском столь красноречив, что уже ни в каких комментариях не нуждается. "В такой момент, когда раскрывается религиозная правда революции и подготовляется ее религиозное просветление, когда разрыхляется почва для принятия семян религиозной общественности, в такой момент нам особенно нужен и дорог голос ее великого проповедника и раннего глашатая - Ф.М. Достоевского, приближается его исторический час, и он приблизился к нам. Начинает раскрываться смысл того, на чем сосредотачивались его заветные думы, к чему относилась его важнейшая проповедь. В шуме и гаме революционной сумятицы, в которой вырабатывается совершенно особое легкомыслие и внимание привыкает останавливаться только на интересах минуты, моды, прихоти, должен опять раздаться и достигнуть покамест хотя и немногих ушей голос духовных вождей русского народа, и в их числе Ф.М. Достоевского. Мы сами можем погибнуть в пустыне, не достигнув Обетованной земли, но мы должны сохранить тот ковчег, который был нам вручен. Революция, в которой бы мы потеряли и забыли духовных вождей своих, забыли бы Достоевского или Вл. Соловьева, явилась бы духовным самоубийством народа, как бы ни были велики ее политические завоевания. Но мы верим, что не случится этого несчастья, верим в русский народ и его великую душу, и вере этой научил нас ныне благоговейно поминаемый нами Ф.М. Достоевский, который неложно прорек о нем: "сей народ богоносец", который учит нас, к чему мы должны стремиться за порогом революции, и в ее муках помогает нам угадывать тайну грядущего преображения". (Сергий Булгаков, август 1906 г.)

XI

Самые первые годы нашего столетия оказались последними в земной жизни замечательного Угодника Божьего, Святого Праведного Иоанна, пастыря Кронштадтского. В те времена его пламенная проповедь ширилась, звучала все громче и громче. Великий Праведник поучал, увещевал, умолял русских людей покаяться, возвратиться к вере отцов. Он неложно предупреждал о грядущих карах Божиих за неверие, за отступничество, за распущенность, за разврат, за осквернение святынь, за политические убийства... По смыслу, да и по тону своему слова Иоанна Кронштадтского вполне сопоставимы со скорбными и гневными речами древних, библейских пророков. "Вера слову истины, Слову Божию исчезла и заменена верою в разум человеческий; печать, именующая себя гордо шестою великою державою в мире подлунном... в большинстве изолгалась - для нее не стало ничего святого и досточтимого, кроме своего лукавого пера, нередко пропитанного ядом клеветы и насмешки, не стало повиновения детей родителям, учащихся - учащим, и самих учащих - подлежащим властям; браки поруганы; семейная жизнь разлагается; твердой политики не стало, всякий политиканствует, - ученики и учителя в большинстве побросали свои настоящие дела и судят о политике; все желают автономии; едва не всякий ребенок мнит быть автономом; даже средние и высшие духовно-учебные заведения позабыли о своем назначении - быть слугами Церкви и спасения людей. Не стало у интеллигенции любви к Родине, и они готовы продать ее инородцам, как Иуда предал Христа злым книжникам и фарисеям; уже не говорю о том, что не стало у нее веры в Церковь, возродившей нас для Бога и небесного отечества; нравов христианских нет, всюду безнравственность; настал в прямую противоположность Евангелию, культ природы, культ страстей плотских, полное неудержимое распутство с пьянством, расхищение и воровство казенных и частных банков и почтовых учреждений и посылок, и враги России готовят разложение государства. Правды нигде не стало, и отечество на краю гибели. Чего ожидать впереди, если будет продолжаться такое безверие, такая испорченность нравов, такое безначалие? Снова ли приходить на землю Христу? Снова ли распинаться и умирать за нас? Нет! - полно глумиться над Богом; полно попирать Его святые законы. Он скоро придет, но придет судить мир и воздать каждому по делам. Теперь мы еще празднуем Благовещание Архангела, а может быть скоро услышим грозную весть: "Се Жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща...» /25.Ш.1906 г./ «В последнее время Русское Царство сделалось царством неслыханных ужасов - мятеж крамольников опустошает Русскую Землю, и "злодеи угрожают превратить престолы сильных" /Прем. Сол. 5, 24/ и на место их хотят воссесть сами... же было бы с Россией, если бы эти "самодержцы" воцарились в России? забудьте, что этими "самодержцами" стали бы инородцы и иноверцы, враги России и веры Православной, которые намереваются лишить церкви исконного благолепия, небоподобного Богослужения, лишить их имуществ и свободы, совсем закабалить и русских и веру их, а свои "веры" сделать господствующими». (21.10.1906) «Если в России так пойдут дела, и безбожники и анархисты-безумцы не будут подвержены праведной каре закона, и если Россия не очистится от множества плевел, то она опустеет, как древние царства и города, стертые правосудием Божиим за свое безбожие, за свои беззакония». «Обратись к Богу, Россия, согрешившая пред Ним больше, тягчае всех народов земных - обратись в плаче и слезах, в вере и добродетели! Больше всех ты согрешила, ибо имела и имеешь у себя неоцененное жизненное сокровище - Веру Православную с Церковью спасающею, и попрала, оплевала ее в лице твоих гордых и лукавых сынов и дщерей, мнящих себя образованными, но истинное образование, то есть по образу Божию, без Церкви быть не может». /08.09.1906/ "Возвратись, Россия, к святой, непорочной, спасительной, победоносной вере своей и к Святой Церкви - матери своей - и будешь победоносна и славна, как в старое верующее время. Полно надеяться на свой кичливый, омраченный разум. Борись со всяким злом данным тебе от Бога оружием святой веры, Божественной мудрости и правды, молитвою, благочестием, крестом, мужеством, преданностью и верностью твоих сынов!"

XII

Ну, а теперь уместно поставить два вопроса: 1. Отчего русское общество в свое время осталось глухим к предостережениям и пророчествам о судьбах страны и народа, которые во множестве исходили из уст истинных пастырей и верных чад Православной Церкви? 2. Почему столь умные, всесторонне одаренные и вовсе не чуждые Христианству люди, как Ф.М. Достоевский, В.С. Соловьев, В.В. Розанов, С.Н. Булгаков и иже с ними выступили в роли "лжепророков", не разглядели грядущей вселенской катастрофы, каковой оказалось падение Российской Империи? На первый из этих вопросов весьма внятно отвечал еще в конце прошлого века один из лучших духовных писателей России, человек удивительной судьбы - бывший народоволец, раскаявшийся революционер - Лев Александрович Тихомиров. В своей статье "Духовенство и общество в современном религиозном движении" /1893/ он писал: "Проповедь духовных... якобы "непонятна". "Понятною" оказывается проповедь светских миссионеров, в которых центр тяжести, забот и помышлений оказывается перенесенным в область чисто мирских, земных интересов. Их "религия" постоянно является, как орудие земного благоустройства. О Православии постоянно говорится, как о религии русского народа. Значение Православия показывается постоянно не с его действительно существенной стороны (как истины самодовлеющей и как пути к спасению души), а со стороны его значения для русского государства, русского общественного строя... Везде и повсюду интерес земной и временный заслоняет собою интерес религиозный и вечный. Без сомнения - религия имеет огромное влияние и отражение на всех "земных" делах. Но важен исходный пункт, центральный интерес. Важно то, к земной ли заботе подходим мы с точками зрения, данными абсолютною истиной религии, или, наоборот, из-за земного попечения стремимся так или иначе определить религиозную истину? Одни - землю подчиняют небу; другие - небо земле. Противоположность коренная". Чтобы ответить на второй из поставленных нами вопросов, следует опять обратиться к истории Церкви. Упоминания о лжепророках мы находим не только в Ветхом, но и в Новом Завете. Сам Господь в Нагорной проповеди призывает "беречься лжепророков" /Мф. 7, 15/. Одним из таких лиц был и упоминаемый в восьмой главе книги "Деяний Апостолов" Симон волхв, который "выдавал себя за кого-то великого". Вот что пишет об этом человеке Святитель Феофан Затворник в своей книге "Мысли на каждый день года": «„ Уверовал и сам Симон и крестившись не отходил от Филиппа". И веровал и крестился, а ничего не вышло из него. Надо думать, что в строе веры его было что-либо недолжное. Вера искренняя – отрицание своего ума. Надо ум оголить и как чистую доску представить вере, чтобы она начертала себя на нем как есть, без всякой примеси сторонних речений и положений. Когда в уме остаются свои положения, тогда, по написании на нем положений веры, окажется в нем смесь положений: сознание будет путаться между действиями веры и мудрствования ума. Таков и был Симон образчик для всех еретиков; таковы и все, с своими мудрованиями вступающие в область веры, как прежде, так и теперь. Они путаются в вере и ничего из них не выходит, кроме вреда: для себя – когда они остаются безгласными, для других - когда не удерживается в них одних эта путаница, а прорывается наружу, по их жажде быть учителями. Отсюда всегда выходит партия лиц более или менее погрешающих в вере, с несчастною уверенностью в непогрешимости и бедственным позывом всех переделать на свой лад».

1993